Старинные сельские вещи, предметы крестьянского быта. Советский быт, 90-е. Предметы интерьера, антиквариат.

Детство. Лето в деревне. Кроме редких часов помощи бабе с дедом я и мои младшие брат с сестрой были предоставлены бесконечным играм и строительствам своих миров. Из живности помимо скотины (коровы, телёнка, двух поросят, кур с петухом) имелись собака Найда и кошка Нелька. А где кошка, там и… Правильно – котята. А котята – нечто желанное, хотимое и манящее, даже сильнее, чем купаться, ибо последнее можно. Разумеется, на фоне столь внушительного поголовья об оставлении котят не могло идти и речи. Но в далеком от взрослых мыслей (и экономических подсчетов на затраты по питанию всей этой живности) ребячьем мозгу возникала каждое лето одна и та же мысль: «А может, оставят?!». Вот и лазили снова-сначала каждый июнь навстречу к мечте.

Со временем помимо Нельки у нас появился ещё и Кисок. Взял – и возник, остался, выжил, сумел найти своё место под солнцем. Имечко само по себе примечательное, после города всегда передёргивало, когда бабушка вечером звала его пить молоко: «Кисок! Кисок!». Так его кличут баба с дедом, чаще называя и вовсе кЫском… У нас же за ним закрепилось другое имя – Дикарь. Ещё со времен капитано-врунгелевской «Беды» известно – как корабль назовешь ты, так корабль и поплывёт. Ниже изложены история и примечательные фрагменты жизни и ныне здравствующего кошары, живущего под знаменем раздвоения кошачьей личности. А начать стоит, конечно, с того, как Кисок Дикарём стал.

******

Это был где-то второй или третий Нелькин окот. В те времена на сушило, где были локализованы кошачьи лежки, котята, и сами кошки, вело два пути: по лестнице, или, будучи подталкиваем снизу, вися гроздью на потолке, держась за доски и отталкиваясь сначала одной, затем второй ногой от запирки бывшего овечьего хлева, закидывать их наверх. Лазил обычно я – как самый длинный, а потому имеющий больше шансов попасть наверх. После подавал руку, и мы все втроём оказывались на сушиле.

Проблемы было две: всё вышеописанное мы сумели освоить в должной мере только через год-два, когда подросли, а в те времена это были поистине титанические попытки затащить себя наверх. Но приходилось тайком осваивать именно этот путь, потому как с лестницей нас могли заметить. И сразу: «Нечего делать, ну-ка марш оттуда, надумали тоже – сено топтать!», – спуску нам не давали, следили строго. Да вдобавок «пугали» нас историями о том, как старший двоюродный брат как-то раз, играя вот так на сушиле, провалился сквозь него к поросятам в хлев. Съесть его, конечно, не съели, но перепугался сильно. Однако, мечта иметь своих котят была сильнее всех страхов и запретов вместе взятых.

Полезли и тем летом. Первый «прорыв» наверх был удачен для нас и неудачен для котят. Залезали без лестницы, никем не замеченные. Большого опыта в общении с ушастыми бестиями мы имели мало, были маленькие, в итоге… Наши действия по обращению с ними котятам явно не понравились, но убежать от нас они ещё не могли – слепые были, ходили плохо, лежали, молоко сосали. Следующие контакты заканчивались просовыванием наверх головы и визуальным определением их местоположения. Вот и отметили мы для себя их возросшую подвижность. Пока они не «одичали», было решено их приручить – вновь штурм «Эвереста», снова втроём. Они бегают уже вовсю, мы их ловили, гладили. Котята вырывались, мы же хотели их снять вниз. Но, так как по «неосмотрительности» залезли все втроём и получалось, что передавать их вниз некому, решили отложить до другого раза.

Разумеется, мы не только бесчинствовали. Найдя их совсем маленькими, поначалу просто лежали, смотрели, учились у Нельки мурлыкать и мяукать, причём, поупражнявшись на земле, мы с успехом до конца лета (правда через раз) их подобным мявко-мурчаньем подманивали. А жажда прикосновения к пушистому тёплому счастью натыкалась наверху на самые неожиданные неприятности, как например во множестве расставленные по всему сушилу «бомбы» – кошачьи какашки и блевоки, в которые мы постоянно попадали то рукой, то коленкой. Но это не могло сломить наш дух и волю к обладанию лопоухими мырчалками.

Один котёнок нами так пойман и не был – вёрткий оказался. К нему, соответственно, было особое отношение – каждому хотелось стать «первопроходцем», погладить его. И вот… выдался другой раз. Котята к тому времени уже стали спускаться по столбу – тому самому, по которому мы залезали к ним. Прогуливаясь по двору, мы заметили котят на земле у столба. Ринулись ловить. Уже «ручные», поглаженные нами, оказались наверху, а тот, что не давался, в этот раз (видимо первый и последний в жизни) что-то замешкался, в несвойственной для него манере. Я, поддерживаемый братом и сестрой, рванулся было за ним – и в прыжке по столбу успел ухватить его… За что-то. За что успел. А успел я его, конечно же, за хвост. И то, что под хвостом – ну хоть узнали, что котик…

Он начал отчаянно орать своим неокрепшим голосом и вырываться, в итоге в пальцах остался кончик хвоста, котик извернулся, легонько цапнул коготком – тут я его и отпустил от неожиданности. Убегая в глубину сушила, из темноты он злобно и дико посматривал на мою голову, торчащую снизу. Так закончилось наше первое с ним знакомство. «Дикий какой-то…» – подумали мы. Во второй раз отличился брат. Уж не помню, какой была завязка, но итог был аналогичным: Коля, висящий на столбе, успел ухватить котёнка только лишь за хвост – как говорится, закрепил опыт. У брата и хватка слабее, и котёнок на неделю взрослее. Вырвался и в этот раз.

А далее – его не касалась рука человека. То есть — бывали случаи (о-о-о-очень редкие), когда он спит, и, если незаметно к нему подкрасться, то можно на секунда-полсекунды его рукой почувствовать, но не более – уносится стремглав. Я его два лета рыбой кормил – так он даже с рук не брал. Пока не отойду метра на три, а лучше все десять – к рыбе не подходит. Кидаешь её, да ещё и упрашиваешь, чтобы Кисок соизволил не испугаться и съесть брошенное, а после бегаешь и обороняешь кошарку от кур, норовящих усвистнуть добычу себе. Уж казалось бы – их-то как можно?! Фыркнул на них, они, дурехи, и разбежались. Так нет же – страшится, бросает рыбу и уносится, куда глаза глядят. Мало того, даже когда бабушка или дедушка дают ему рыбу, он ест, но всё равно озирается по сторонам – как бы кто к нему случайно не прикоснулся.

В рефлекторное закрепление дикости в своё время внёс вклад и деда, причем спасая котёнка. Помимо дикости, как всем прочим котятам, ему была свойственна повышенная подвижность и игривость. Кысок, не рассчитав, в прыжке умудрился провалиться между цыплятником и стеной сарая, застряв в тряпках, обрывках рубероида, досках и комьях старой ветоши. Чуя опасность, Кисок принялся истошно орать, чем привлёк дедово внимание. Порешив помочь лопоухому, он принялся вытаскивать угодившего в ловушку котёнка. Как всякий, подлинно дикий зверь, Кисок подумал, что рука тянется его придушить, после чего стал орать пуще прежнего, мурзиться, царапать и кусать что есть силы пальцы руки. В деревне руки – первое дело, их повредить – хозяйство встанет. Деду крайне не понравилось, что, делая благое дело, в ответ получаешь когтёй в палец. В итоге и мату место нашлось, и жесткого взятия за шкирку (мягко говоря) искусавшего в кровь дедову руку Дикаря тоже. Так окончательно закрепился рефлекторный примат боязни людей.

… Лишь однажды я умудрился его подержать: обхватил спящего обеими руками и поднял – и чуть не поплатился отгрызенными пальцами. На «околоземной» орбите Кисок начал выделывать невероятные кульбиты и сальто прямо у меня в руках. В отпущенном состоянии Дикарь, пока летел, совершил за одну примерно секунду порядка 3-4 оборотов на все 360 градусов, отчаянно мурзясь и царапая что есть мочи воздух. Конечно, это был обман, иллюзия прикосновения – не по факту, а по состоянию, но что делать – руки сами тянутся.

Ни у кого из нас, «молодых», моих братьев-сестёр, дядь, тёть – Дикарь в руках так и не побывал. Лишь где-то к середине сентября Кисок отходил от нашего присутствия и начинал приходить к бабе с дедом домой. Деду он, бывало, даже давался гладиться. Без нас жизнь его текла припеваючи, кроме только одного раза, когда он устроил из дедушкиной кровати отхожее место. Да так, что прошло через покрывало, одеяло, простыню, перину, матрас, половики и даже доску подо всем этим. За это, конечно, ему здорово влетело, бабушка несколько раз потыкала его мордой в этот «подарок», и, будучи отлуплен, Кысок был выдворен на мороз постигать азы гигиены. В остальном же с октября-ноября месяца он, как ни в чем не бывало, приходит греться на печке, лежать и топтаться на больных местах у бабы с дедом, мурлыкать и лакать молоко, становясь полностью домашним котом. Переход обратно на уличный режим происходит в марте, с кошачьими свадьбами.

Один раз, приехав в начале лета, мы обнаружили существенные изменения, заставившие сердце биться сильнее: Кысок «одомашнился», приходил на крыльцо кушать молочко. Мы уж обрадовались, думали всё, приручился! Но при приближении он снова дал дёру. После, хотя и ходил есть каждый вечер на крыльцо или сидел-ждал молока у коровьего хлева, при приближении кого-либо из нас пускался наутёк – только его и видели. Для нас с этих пор объявлялся «комендантский час» на площадке у сарая и дальше. Лучше, пока не поест, вообще на двор не заходить – спугнешь, он ведь мог от миски оторваться, залезть на сушило и уже больше не слезть за вечер.

Получается, что Кисок, несмотря на проживание в деревне, имел для нас ценность поистине дикого зверя. Любого зверя хочется посмотреть поближе, погладить, прижать к себе, но делать этого нельзя – нет возможности, а зачастую просто опасно. В конце концов, приходишь к формуле: «смотреть можно – гладить нет», и в ней находя свою прелесть.

Кисок – так его по большей части называют баба с дедом, ну а мы с тех пор зовём его Дикарём, хотя и баба с дедом порой зовут его диким: «ДикОй мол какой-то». Хоть и нельзя так говорить, но эта дикость, должно быть, сыграла ему на руку: он трусоват и всеми гоняем, но пережил все последующие поколения Нелькиных котят – из его братьев-сестёр жив остался только один, да и то потому, что его рано отдали другим людям. Пережил Дикарь и саму Нельку, собаку Найду, всех телят, хрюшек, корову, кур-долгожительниц. А Кысок есть. Дикий, трусоватый – но живой. Поди он и жив-то остался в тот год, помимо самой Нельки, только потому, что его попросту не поймали. Остальных удушили (упрямая сельская логика – раз есть кошка, – к чему плодить других дармоедов?).

*****

Прошло лет пять. Все лето в деревне, сплошной отдых – вот это мечта! Теперь неделя тут – хорошо, а две – так и вообще супер! Где-то что-то изменилось, что-то осталось прежним. Сарай перекосился, начал усиленно врастать в землю. Много чего ещё посерело, пожухло и словно осунулось. Но чего не отнять – так это звуки: знакомый лязг запирки ворот, как и 10 лет назад – всё так же; скрип двери в туалет, стук засова в крыльце, звук попадания крючка в петлю, амбарная дверь, банная, писк цыплят из хлева, будто чем-то недовольных. Всего не перечесть, а звук как был, так и есть, ничуть не переменился.

А как противно орёт Кысок – то ли прося жрать, то ли выказывая своё отношение, причём не то чтобы презрительное, но не без упрёка. А может, из пасти у него просто исходит констатация того, что он есть. Или попросту заело, ведь одна и та же мявательная пластинка на протяжении стольких лет. И всё же — звук этот бесконечно знакомый и родной, ставший одним из незыблемых столпов сельского пейзажа; Кисок, просящий есть – без этого деревня не деревня.

… Сколько знаю его – точно есть раздвоение личности, – в одно время он Дикарь, а в другое – определённо Кисок, причём чаще через Ы. Он сидит себе сидит, ощерившись, со своими чуть косоватенькими подушечками-щеками, словно набравшимися монгольских кровей, слегка приоткрывает помаленьку пасть и издаёт весьма неблагозвучный мявк, а за ним ещё и ещё один. В сей миг он являет собой стопроцентное воплощение Киска (КЫска!!!). Но стоит сделать хоть шаг в его сторону – он исчез, вприпрыжку летит к забору, с размаху, почти не глядя прыгает на него – лишь бы успеть убежать. Как верно подметил сосед Толян: «Как только городьбу ещё не своротил?!». Тут уж он точно Дикарь дикарём, все Кысочьи замашки улетучились, остался маленький, дикОй и всех переживший котик…

В июле в своих прыжках на забор он даже лапу повредил. Стояло время кошачьих свадеб, кошки с котами гроздьями висели на соседских яблонях. Кисок ходил в стороне от своих обычных прогулочных маршрутов, а порой носился со скоростью света, удирая от очередного увязавшегося за ним соседского кота. Я хотел разок остановить погоню, но от меня Кысок шарахнулся, сердешный, едва ли не пуще, чем от преследователя, за 3 метра начав прыжок на забор. Погоня в лице чёрного кота так же мало вняла моим шуганиям, и, навернув обходной полукруг, продолжила преследование.

Но сколько смотрю на него – несмотря на всю его диковатость и трусость, Дикарь являет собой завидный пример для подражания. И действительно – будучи весьма малых размеров, с резко противным голосом и невзрачной мордой (критерии человечьи, но это так!), он дожил до 15, почитай, лет, а умудряется ещё с кошками гулять, прижимая то одну, то другую на заборе. А мышатник он каков?! Каждый день тащит мышу, а то и целую крысу. За сараем на огороде норы, он сидит и караулит. Может по пол дня сидеть, а глядь – поймал-таки, и уж играется с ней, подкидывает, забавляется.

… Стояла сухая, душная погода, наверху серые полу-тучки в махровом клубке сплелись с прогалами голубого неба. Удивительное рядом – забредя на огород, мне посчастливилось стать свидетелем чудного выступления: Кисок квырдался, вываливался по земле. По свежевскопанной, чуть подсохшей в тот день – он повалился на спину и начал кататься, совершенно как все кошки, но в его исполнении довелось видеть это впервые. Потому смотрелось удивительно: Кисок растянулся, сразу прибавив в размерах, и наяривал что есть мочи, выгоняя паразитов или чего другое, чего он хотел этим достичь. Корёжился, извивался, цвёл пузом, выделывал презабавнейшие изворачивательные кульбиты, играл в потягушки – в общем, отрывался на всю катушку. Ничуть не заботясь о чистоте и безопасности, всецело поглощённый столь редким, и, несомненно, приятным для него занятием, а мы с дедом стояли и тихонько смотрели, боясь шевельнуться – чтобы не провоцировать его на обращение обратно в Дикаря, ведь Киску сейчас так хорошо!

Но лето 7-го года было ознаменовано событием, выходящим далеко за рамки обычного пребывания в деревне. Почти всё время котик как всегда дичился, реинкарнируясь в Дикаря и обратно.

Пару раз я покормил его рыбой, всё в той же, старой, кидательно-хватательно-убегательной манере.

В один из вечеров произошло чудо: мы сидели с дедушкой на лавочке, обсуждая идущих мимо сельчан, прошедший уже почти день и что-то ещё. Однако Сама Судьба подготовила главное событие этого дня напоследок: к нам приблизился Кисок. Точнее он и раньше, почитай каждый вечер где-то тут шнырял, мяучил в своей противно-кисочьей манере, с как будто чуть оттопыренными и раздутыми щеками на его чуть нестандартной котовской морде. Всё это «грозило» продолжиться так и дальше – ведь 5 лет назад я кормил его рыбой два лета подряд, а он так и не дался. Но тут… Не помню всех деталей, деда ли его подозвал, или что – но он боязливо, как всегда щурясь и в один миг готовый подорваться со скоростью в неземных три киска… дался… погладить себя!!! Шок!!!

Это было поистине откровением – всей прелести события не понять, если не знать, что за все 15 или около того лет жизни его не касалась рука человека!. Бабушка с дедушкой его, конечно, гладили, когда мы уезжали, но мы. Пару раз хватал его спящим, чуть не оставшись без кистей рук. Всё это было обманом, секунда-две, не больше, это не ТО. А тут… Тут Кысок не убежал, с опаской и всё время оглядываясь, с дикарьским блеском в прищуренных от удовольствия масленых глазках не удирал, а сидел и давал себя гладить. Это было искуплением, откровением, знаком Судьбы и не знаю чем ещё. Я сидел на лавочке у амбара и впервые за 15 лет как ни в чём не бывало чесал ему за ушами, а он мурлыкал в ответ. Это было фантастично, потрясающе, нереально…

Сидеть стало неудобно, руки и тело затекли, но я терпел, боясь спугнуть такое Чудо, а на крыльце поражались брат с сестрой. Сказка кончилась, спустя время чей-то неосторожный жест или громкое слово, череда подобных действий спугнули его, снова обернулся он из Киска Дикарём, убежал. Но эти считанные минуты стали Событием, элементом сказки, ожившей меньше чем на полчаса.

За всё оставшееся время Кисок всецело соответствовал своим дикарьским замашкам, если только изредка и вскользь давая ухватить себя за бок, но тот вечер… Никогда не уйдёт из памяти, и, несмотря на видимую незначительность происшествия, носит отпечаток поистине эпохального события.

02:35 09.05.08
13:43 10.05.08
01:08 12.05.08

P.S.: Как-то раз, вспомнив Тома Сойера, решил «помочь» Кыску — дать валерьянки. Пусть буянит, пусть хоть разок «напьётся», ошалеет и погоняет соседских котов! Станет на час бесстрашен, и отомстит обидчикам!
Не таков Кысок! Почуял запах дивный, прильнул к флакончику, долго-долго елозил по открытому краю носом. Понял — не то. Обман. Отвернулся и лёг рядом. Дикого котика не проведёшь!